#моябашня — почему за сносом телебашни в Екатеринбурге следила вся Россия

Сегодня утром в столице Среднего Урала не стало одного из символов города. За считанные секунды произошло то, о чём уральцы с возбуждением спорили много месяцев — взорвали недостроенную телебашню. В Екатеринбург посмотреть на смерть легенды съехались люди из разных городов, федеральные СМИ включили снос в свою повестку. Соцсети моментально отозвались флешмобом — хештег #моябашня сопровождает сотни фотографий и мнений. Почему произошедшее так важно для нас — читайте в колонке екатеринбурженки Екатерины Межутковой.

Я родилась и выросла в Екатеринбурге и, начиная с самого раннего сознательного возраста, помню телебашню. Она была всегда. Впрочем, даже те люди, которые застали ее еще на этапе строительства, тоже утверждают, что «она была всегда». 30 лет – немалый срок для любых отношений.

А отношения у города и башни определенно были: я не помню, что бы при ее упоминании хоть кто-то оставался равнодушен. Для кого-то она всегда была «чуууть подзатянувшимся долгостроем», кто-то изливал желчь по поводу «ошибок строительства» и «скорейшего сноса», некоторые с пеной у рта объясняли, что без башни город мгновенно увянет, ибо другого подобного по масштабам символа нам уже ни в жизни не сыскать. Бурлили абсолютно все.

Чего скрывать: капитан очевидность всегда был на стороне противников башни. Мы – город миллионник. У нас тут небоскребы строятся и бизнес развивается стахановскими темпами, зачем нам в самом центре города уродливое, явно недоделанное или полуразрушенное, потенциально опасное сооружение сомнительного назначения? Башня никогда не дотягивала до эстетических пожеланий горожан: это огромная бетонная труба с торчащей арматурой и заколоченными окошками вызывала особенный трепетный ужас, когда к городу подъезжаешь с западной стороны по Пермскому тракту. С этого ракурса, помимо ее явно доминирующей высоты, так же был виден кривой, открытый рот – огромный, в несколько этажей, проем на самой вершине, через который было видно нутро. С башней регулярно что-то происходило – прыгали парашютисты, играли скрипачи, лазили альпинисты, и нравилось такое внимание к убогому «украшению» центра, конечно, далеко не всем.

Кроме того, на башне разбилось несколько человек. В разных источниках цифры разные, а официальной статистики нет. За месяц до взрыва активисты даже устроили на заборе у башни «стену памяти погибшим на башне смерти» с многочисленными посмертными фотографиями единственного известного общественности погибшего Александра Пальянова и совершенно дикими цифрами в 40 трупов. Проходя мимо, приходилось отворачиваться от жуткого зрелища или прикрывать глаза.

Легко понять, за что башню не любили, правда? Гораздо труднее понять позицию тех, кто за день до сноса, рискуя здоровьем и социальным положением, лез на нее, что бы хотя бы оттуда было слышно просьбу услышать защитников башни, обсудить. Труднее понять, кто выходил на митинги, кто в интервью говорил «она мне как друг», кто потом, после сноса, плакал и писал «ее больше нет с нами» под хэштегом #моябашня. Тяжело понять того, кто вообще придумал этот хэштег. И того, кто так напился из-за сноса, что не смог даже прийти непосредственно на сам снос.

Мы любили башню за то, что она ни под кого не прогибалась и так и не стала ни для кого хорошей. Каждый брал от нее то, на что сам был способен. Она — не элитное жилье, о котором мечтают, но зато кто-то воплотил свою мечту об альпинистском восхождении на телебашню. Она никому не нужна, но парашютисты лезли вон из кожи, что бы обойти охрану и прыгнуть с самого высокого в мире недостроя и потом еще пару дней радоваться своим случайным фото в новостях. Она не украшение центра, но каждый турист и гость города обязательно ее фотографировал.

Потому что она была нашей изюминкой. Это уникальное высотное сооружение, построенное на века – из нее можно было сделать что-то просто невероятно крутое, начиная от самого невиданного арт-объекта (достаточно было отдать ее на растерзание Тимофею Раде) и заканчивая научным центром с вертящимся рестораном, высотным ЗАГСом, фуникулером и стеклянной дорожкой по кругу. Наверняка, все видели эти знаменитые гифки из китайского национального парка – там посетители идут по стеклянному полу на огромной высоте, как будто по воздуху. Только представьте такой аттракцион в Екатеринбурге.

Но нет, наше сознание пока не доросло до того, что бы делать хоть что-то новое, уникальное, интересное, но не готовое окупиться в первый же год использования. Нас ждет третья по счету ледовая арена в центре города (Юность и Дворец спорта ведь не собираются взрывать). Идем проторенной дорогой и радуемся.

Однако перед своей смертью телебашня сделала одну важную вещь. Она как лакмусовая бумажка, показала отношение власти к жителям города. Был конкурс на лучший проект реконструкции башни, были интересные проекты и даже победители – а потом была полная тишина, прервавшаяся торжественной (и довольно внезапной) передачей много-миллиардного участка земли УГМК под строительство ледовой арены, проект которой не был готов вплоть до дня сноса.

Официальная версия – не нашлось инвесторов. Например, проект «Глобальный маяк» потребовал бы вливаний от 1,5 до 6 млрд рублей. Непонятно, насколько велика эта сумма, с учетом того что под проект маяка отошел бы кусочек земли стоимостью почти 600 миллионов. Лицемерие с проведением открытого конкурса стало последней каплей для многих, и, в том числе, заставило нескольких активистов залезть на башню с манифестом и просидеть там 9 часов, собрав внизу довольно внушительную толпу журналистов, разных служб от полиции до пожарных и рукоплескателей «захватчикам башни».
Чего они хотели? Спасти башню – о нет. Они хотели просто провести референдум. Они хотели честности: а давайте спросим народ, хотим ли мы ледовую арену в центре? Хотим ли мы перегруженных узких центральных улиц в дни матчей? Хотим ли мы, что бы землей, принадлежащей области, с полным правом распоряжалась частная компания? И пусть бы люди высказались против башни и за арену – но зато это было бы честно.

Так уж получается, что в случае с нашей башней, проявление любви к ней отчасти оказалось проявлением гражданской позиции. И этим она навсегда осталась для нас особенно важна.