«Драма, о которой современный мир не хочет знать». Фотограф из Нижнего Тагила сделал проект о жизни мирных людей в зоне СВО

Уроженец Нижнего Тагила, фотокорреспондент «Известий» Павел Волков снял большой проект, который назвал «Реквием». Он повествует о жизни мирного населения в зоне СВО. Съёмки длились на протяжении трёх месяцев 2022 года. Павел совершил три командировки в ЛНР: 25 февраля он был в Луганске, затем в мае 2022 вместе с линей фронта продвигался на Запад, а в сентябре 2022 года снимал для материала про референдум о присоединении новых территорий. Летом 2023 серия фотографий «Реквием» победила на Всероссийском конкурсе военной фотожурналистики. Работы Павла были выставлены на Арбате в Москве. Фотограф рассказал ИА «Все новости» о своих переживаниях во время посещения зоны СВО и о том, почему он отчаянно стремился туда попасть.

— Это было редакционное задание или твоя личная инициатива – поехать в ЛНР?
— Официально это было редакционное задание, я был аккредитованным фотокорреспондентом. Я получал на месте аккредитацию – бланк от руководства ЛНР, подавались документы заранее. Работать там человеку с камерой довольно затруднительно, особенно с февраля 2022 года – я вызывал бы без аккредитации кучу вопросов.

Но я рвался, чтобы меня направили туда, вызывался добровольцем. Журналист имеет право отказаться работать в таких местах, и это нормально. Но для меня это большая история, которая началась ещё в 2014 году, когда я работал на Майдане и на востоке Украины. И я в какой-то мере стал частью этой истории.

— Когда ты снимал Майдан, ты подозревал, что будет вот такое продолжение этих событий? Или никаких намёков и предвестников не было?
— Я относительно недавно начал поднимать все свои съёмки с Майдана, Крыма и востока Украины. И сейчас, глядя на эти работы, я понимаю, насколько я сам был другим. Насколько я не понимал того, что происходит. И какие-то моменты снимал, не понимая их символизма.

В этом нет, наверное, моей вины, потому что понимание некоторых вещей может прийти только с возрастом и опытом. Я не могу и сейчас сказать, что у меня есть какой-то супер-опыт, но тогда я был совсем юным (Павел снимал Майдан в 27 лет, вскоре после отъезда из Нижнего Тагила – прим. ВН). Сейчас, спустя 10 лет, смотрю эти съёмки и вижу много вещей, которые сейчас играют совершенно другими красками. Более ужасными, чем казалось тогда.

Майдан для большинства фотографов был, как говорили мне тогда более опытные коллеги, с которыми я там повстречался, в том числе европейцы, американцы, немного особенной революцией. Там присутствовал какой-то особый колорит. Что-то похожее на Средневековье. Даже у меня на фотографиях были люди с какими-то железными вилами, в наскоро выпиленных болгаркой доспехах. И весь фотографический мир тогда тусовался на Крещатике, все снимали эту экзотику: коктейли Молотова, дым от покрышек… И всё это было очень захватывающим и зрелищным.

Сейчас я понимаю, что знаки, которые я запечатлел тогда на автомате и бездумно, они и были центровыми. Потому что Майдан был не кульминацией момента, а началом истории. Кульминация, по моему мнению, происходит сейчас.

— О каких именно знаках ты говоришь?
— Люди, которые вышли тогда на Майдан, говорили, что выступают против действовавшего тогда президента Януковича, недовольны властью, нищетой. Что хотят вступить в Евросоюз, а президент против этого и жёстко подавляет протест. Это был основной посыл.

Но у меня есть фото, как в другом районе Киева прошла акция, во время которой протестующие с Майдана пытаются снести памятник советским военным. Этот памятник оказался огромным монолитом, с которым они ничего не смогли сделать. На моих снимках они пытаются кувалдой бить этот памятник, отбивают с него какие-то буквы, но не причиняют ему серьезного ущерба.

Для меня тогда это был какой-то экшен, который я снимал, не задаваясь вопросом: а где связь между памятником красноармейцам и президентом Януковичем? И таких мелочей там было много. Памятники – это ведь такой символизм, против которого они, в том числе, направили свой протест.

— Ты сказал, что Майдан, Крым и теперь СВО – это стало для тебя единой историей. О чём она?
— Я думаю, что это история, которую я бы назвал «Гражданская война». Как она зарождается, развивается, набирает обороты и к чему приводит. За всё время, что я посвящал этой теме, я ни разу не встречал людей из России, а только из Украины, из разных её частей. И для меня это такое становление гражданской войны, ведь много людей из Луганска, Донбасса воюет против ВСУ.

— Как происходит работа военных фотокорреспондентов?
— Вся эта кухня военкоровская достойна отдельных мемуаров. Современная война – это не та война, которая была даже в нулевых. Если несколько лет назад самым грозным оружием были автомат Калашникова и какая-нибудь система залпового огня «Град», то сейчас с неба летят беспилотники, системы залпового огня стреляют на сотни километров в глубину. Огнестрельное оружие почти не используется, идёт война артиллерии, дронов. И это новый формат войны, намного более опасный – ты можешь находиться в тылу, но в тебя что-то может прилететь за считанные секунды. В сентябре, когда всё это длилось больше полугода, мы разговорились с одним из представителей Луганской армии. И он сказал: «Знаете, я уже столько времени тут воюю, а до сих пор не видел ни одного солдата противников, ни живого, ни мёртвого. Мы только перекидываемся снарядами на десятки километров».

Война больше не выглядит, как мы привыкли видеть на снимках с Великой Отечественной, например, когда красноармейцы идут в атаку. Город под обстрелом – это просто пустые улицы. Такое мы наблюдали, например, в Сватово – это опустевший город, откуда уехали все люди, а те, кто остался, прячутся в подвалах, военные — в окопах, а мы на большой скорости ездим по пустым улицам. Казалось бы, это передовая, но там нет никакой фотографической картинки. При этом постоянно летают снаряды и главное – даже не что-то сфотографировать, а остаться в живых.

— Было страшно?
— Конечно *****[блин] было! Было так страшно! У меня есть целый список моментов, когда я думал, что всё мне вообще ****** ***** [совсем конец]. Например, в Попасной мы ехали и должны были повернуть в одном месте, а повернули в другом: увидели как вдалеке какая-то бабка в телеге тащит фляги с водой, как в Средневековье, опять же. А Попасная тогда была вообще разрушена, и местных там оставалось человек 50, если не меньше. И мы решили, что подъедем к этой женщине, к местной, а потом вернёмся на маршрут. И через 10 минут то место, куда мы должны были ехать изначально, ровняет «Градами»!

И так много раз мы попадали под все эти обстрелы. И каждый раз ты пугаешься по-новому, к этому невозможно привыкнуть. Тут страх является индикатором того, что нужно быстро сваливать. А отсутствие страха, наоборот, не доводит до добра.

Мы участвовали в нескольких штурмах. В одной из точек, в школе была организована выдача гуманитарной помощи, кого-то вывозили из города, где шли бои. И мы в этой школе какое-то время находились: ощущение было такое, будто кипящий чайник у тебя над головой проносят, такой сильный свист, когда снаряды проносятся туда-сюда. Однажды я стоял во дворе этой школы, [начался обстрел] и у меня даже сил не нашлось, чтобы упасть на пол. Я просто обнял какой-то бетонный столб, как будто это был человек, который может спасти мне жизнь. Мне было очень страшно, и я этого совсем не стесняюсь.

— Если как таковой картинки войны там нет, как передать фотографиями этот ужас, который ты там испытал?
— Это нельзя полностью передать. Фото или видео транслирует только какую-то часть этих переживаний. Постоянное ощущение, что каждая секунда может быть последней, постоянная тревога – это не передадут ни рассказы, ни фотографии. Это можно только пережить самому. И, может быть, это хорошо – то, что невозможно это передать. То, что ты переживаешь там, не стоит переживать людям ни в России, ни на Украине, ни где бы то ни было на планете Земля. Ничего хорошего в этом нет.

— Какой свой снимок из зоны СВО ты считаешь особенно значимым?
— Если брать глобально, война – это не только люди, которые друг по другу стреляют. Я хотел уйти от этих кадров. Хотел сконцентрироваться на других вещах, на драме мирных людей, которые к этим боевым действиям не причастны и этого не заслужили. Мирные жители, ставшие заложниками ситуации.

И есть один кадр, с которым меня «банят» на всех конкурсах и выставках, потому что он достаточно мрачный, хоть и не «чернушный». Для меня он стал той кульминацией, которую я искал. Квинтэссенция ужаса войны, кошмара. Хотя композиционно он совсем не сложный.

Предыстория такая: это случилось в одном из городов в конце нашей майской командировки, который не задели особо боевые действия, и было относительно спокойно. Но однажды, и это подтверждённый факт, прилетели ракеты ВСУ. И на детской площадке погибли от этих снарядов две беременные молодые женщины. И одну из них везли в больницу в попытке спасти ребёнка. Но врачам это не удалось. Я увидел это в местных пабликах в соцсетях, и у меня щёлкнуло, что это тот сюжет, который я искал для выражения своей идеи. Я не хотел скатиться в чернуху с изображением трупов, старался найти пиковые точки для выстраивания драматургии. Это большая сложная работа для фотографа – ты должен показать историю, драму, сделать это с какой-то эстетикой, а не просто констатировать факт, что человек умер.

Я узнал место и время прощания с этой женщиной и поехал туда. Меня поразило, что я был там единственным фотографом – мы старались всегда ездить группой, часто это централизованные вылазки с пресс-службой. А похороны этой несчастной девушки не представили ни для кого никакого интереса. Я был уверен, что меня попросят уйти. Но люди во время панихиды меня как будто не замечали, настолько они были убиты горем. Самое страшное потом происходило на кладбище. Гроб был открыт. Женщину прикрыли покрывалом, его откинули, и оказалось, что на её животе лежит её нерождённый мёртвый ребёнок. И первый раз за долгое время от этой картины мне стало очень плохо. Но кадр у меня получился и является для меня пиковым моментом, кульминацией драмы людей, которые не должны эту драму переживать.

Большинство людей на этих снимках…. Современный мир, мне кажется, как будто ничего не знает о них и не хочет знать. Внимание приковано к тому, что происходит на территории самой Украины. А то, что происходит с этими невинными людьми [в ЛНР]… даже вот с этой девушкой в гробу – ведь больше их никто не снимал. Эти кадры – единственная память о трагедии, которую никто не захотел видеть. И в этом, на мой взгляд, тоже есть какая-то капелька драмы.