Татьяна Захарова: «Театр менять не собираюсь, потому что влюблена в труппу»

В Питере у неё был собственный театр. Но после рождения дочки пришлось вернуться в родной город. Как принимает Нижний Тагил режиссёра Татьяну Захарову – она рассказала в эфире утреннего шоу на «Экорадио».

Буквально неделя осталась до премьеры «Сна в летнюю ночь». Расскажите, как идёт подготовка.

Буквально вчера у нас появились канаты, и мы начинаем осваивать новую декорацию, можно так сказать. Потому что впервые у нас появились канаты именно того размера, который был нужен. Поэтому мы до сих пор ещё не успеваем собрать спектакль в целости. Вот таким образом у нас и идёт подготовка.

Что за канаты такие?

Канаты – часть декорации, которая должна активно использоваться, на которой должны летать актёры, лазить по ним и так далее.

Кто летать будет?

Летать у нас никто не будет. Летать будут на канатах. То есть, полёты планировались, но по технической части нам запретили это делать, поэтому летаем мы только держась за канаты. Но летает у нас практически вся молодёжь театра. Чтобы канаты осваивать, конечно, времени надо гораздо больше. Репетируем мы уже год, но канаты появились буквально два дня назад.

Татьяна, вот у нас буквально недавно, после АпАРТе, был Юра Сысоев. Мы спросили у него, чем сегодня живёт нижнетагильский драматический. А теперь хотелось бы узнать ваше мнение.

Честно говоря, мне кажется, это какая-то отдельная жизнь. И, на самом деле, всё очень печально. Так как, по моему мнению, драматический театр живёт зарабатыванием денег, потому как каких-то особенных творческих планов я не вижу. Спектакли идут только определённые, то есть репертуар очень бледен. Сложно вообще сказать, какая репертуарная политика в драматическом театре, несмотря на то, что я в нём работаю. Например, мой «Визит старой дамы» не идёт уже 11 месяцев, а «Сальто Морале» — 1,5 года. Поэтому у меня тоже много вопросов в связи с этим.

Зато идёт Рэй Куни, которого оправдывают тем, что наполняется касса. Может быть, с финансированием плохо?

Вот потому я и говорю, что идёт зарабатывание денег. Это очень печально.

Давайте вернёмся к премьере. Кроме полётов, что ещё такое необычное будет?

Также у нас планируется фонтан, который тоже в данный момент настраивается, так как он очень много высасывает воды. И надо определиться с тем, чтобы он работал столько, сколько надо. Плюс, у нас есть декорация, по которой мы ползаем, лазаем и так далее. Очень классно всё было придумано художником в первом варианте. Но от многого пришлось отказаться, так как театр по техническим причинам не смог нам этого предоставить. Поэтому, ощущение, что это такой полуфабрикат.

Расскажите, о чём вообще спектакль «Сон в летнюю ночь»?

Для меня, в первую очередь, когда я брала «Сон в летнюю ночь», он о краткости человеческой жизни. Что пролетает она, в принципе, как сон. Не зря говорит Пак словами Уильяма нашего Шекспира, что рядом сядь, посмотри, увидь человека рядом с собой, и не проспи тот момент, когда люди вокруг любят тебя. Скоротечность жизни. Феи существуют только одну ночь, действие происходит в одну летнюю ночь. И для меня, в первую очередь, пьеса об этом. Плюс, там есть шутка, там есть феерия театральная, там есть люди. То есть, наша жизнь – игра. В этом всё как бы есть, но игра очень быстро заканчивается, поэтому не проспите её.

10 лет как на сцене театра драмы Шекспир не идёт. «Ромео и Джульетту» сняли 10 лет назад. Может, Шекспир не очень актуален уже?

Нет. Шекспир, мне кажется, очень актуален. Почему он не идёт – это тоже вопрос к репертуарной политике театра в первую очередь.

Может, его ставить трудно?

Мне кажется, что для любого режиссёра Шекспир – это огромный подарок. Потому что он безумно интересен. Его можно ставить как угодно. Ты можешь сделать из него всё, что хочешь. Он подходит на любую тему. Про любовь – пожалуйста, про смерть – пожалуйста, про предательство – пожалуйста. То есть, любую тему можно поднять, всё, что тебя волнует в данный момент.

А публика пойдёт на Шекспира?

Понятия не имею. Мне кажется, у нас очень благодарный зритель. Потому что всё, что преподносится, оно смотрится. Принимаются артисты театра, а у нас очень хорошая труппа. Чисто актёрски у нас просто шикарная труппа. Очень сильная. Это труппа, с которой можно, не стесняясь, выезжать за границу. Другое дело, что у нас нет гастролей. Поэтому, я думаю, зритель у нас не избалован. И вообще, нельзя заранее просчитать, пойдёт – не пойдёт. Ты никогда этого не знаешь. Зритель ходит на разные спектакли, все воспринимают по-разному.

А на Шекспире не будет театр зарабатывать пытаться?

Мы вообще боимся, чтобы не произошло как с «Визитом» и с «Сальто», что он пройдёт пару раз и вообще опять уйдёт потихоньку со сцены. Потому что продажа билетов и заполняемость зала – это работа администраторов. Не важно, на какой спектакль.

Вы сказали, что у театра драмы сильная труппа. Давайте по именам.

Я могу назвать каждого из них, перечислить всю труппу. На самом деле. Очень сильная труппа. И молодёжь, и не молодёжь. Тот же Василий Дмитриевич Саргин – вроде бы и не молодёжь, но он – молодёжь, потому что с ним очень легко и интересно работать. Валера Каратаев. Очень много!

А в «Сне в летнюю ночь» кто будет задействован?

Там масса народа, 20 человек. Молодёжь и средний возраст. Тот же Василий Дмитриевич у меня задействован. Из женщин – Татьяна Рапопорт, Анна Каратаева, Екатерина Сысоева. На фей – Мария Харламова, Юлия Безноскова. То есть много, практически вся молодёжь.

А кого в труппе театра драмы больше – юношей или девушек?

У нас и женщин, и мужчин достаточное количество. Просто в любом спектакле мужских ролей гораздо больше чем женщин. И большинство женщин просто сидят. У них есть какие-то маленькие роли, но, как правило, до больших ролей так дело и не доходит. Так актёрская молодость начинается, и так она, в общем-то, и заканчивается. Что очень печально. У меня есть задумка, и я об этом уже даже говорила. Но пока остаётся без ответа моё предложение. Я хотела взять «Орекстр» Жана Ануя. Там чисто женский спектакль. Там есть пианист и директор – две мужские роли. Обычно бывает – две женские роли, остальные – мужские. Здесь всё наоборот.  И можно занять всех девчонок, у которых нет возможности раскрыться. И там у каждой женщины в этом оркестре есть своя большая роль и своя судьба. Я очень надеюсь, что если мне сейчас дадут сделать оркестр, то вы увидите, какие вообще есть актрисы в театре

А почему могут не дать?

А почему мне не дают, чтобы «Стеклянный зверинец» шёл на простой народ, чтобы на него могли продавать билеты на кассе, чтобы это не было в закрытом кругу? Почему до сих пор не идёт «Визит»? Почему я так сложно выпускаю «Сон в летнюю ночь»? Уже практически год, урывками. Так я ещё ни один спектакль свой не выпускала ни в одном театре. Почему «Сальто» не идёт уже 1,5 года, которое тоже мы репетировали 4-5 месяцев? У меня нет ответов на эти вопросы. Когда я задаю эти вопросы, мне тоже на них никто не отвечает.

Столько подводных камней. А вы не думаете вообще уходить из этого театра?

Сменить театр я пока не хочу и не думала. Потому что я влюблена в труппу. И пока я могу, я буду работать в этом театре.

Ну, так и стоит вообще в итоге идти на премьеру? Потому что пока безрадостная картина складывается.

Картина безрадостная и для меня. Потому что я не могу до сих пор даже сказать, какой по хронометражу спектакль складывается. На премьеру в любом случае идти стоит, потому что там есть прекрасные актёрские работы. Но, с другой стороны, пока всё грустно. Я уже говорила, что канаты у нас появились только пару дней назад. И пока мы ещё даже не можем до конца собрать спектакль. У нас сейчас форс-мажор. Потому что нужно освоить канаты, ввести фонограмму, потом мы будем заниматься светом.

Вы, наверное, репетируете с утра до вечера?

В том то и дело. Допустим, утром вчера был спектакль. После этого у нас начинается с двух репетиция. Я имею право после спектакля задерживать людей не больше пяти часов. Но вчера поговорила с труппой. Так как мы не успеваем, люди согласились остаться до упора. Хотя по большому счёту, они за это не получают ничего.

А костюмы готовы уже?

Костюмы тоже не до конца. Всё, что появляется, мы пробуем, тут же что-то меняем, упрощаем и так далее. Потому что пластики в спектакле очень много. И если этот спектакль опять будет редко ставиться в репертуар, он просто станет травмоопасным. Потому что там очень много пластики.

Ваша постановка «Стеклянный зверинец». Там совершенно необычно герои на площадке существуют, у них такая пластика, такие костюмы…

Театр не стоит на месте, он давным-давно уже стремится к синкретизму, чтобы было всё: и пластика, и движение, и речь, и поэзия, и музыка. То есть, театр включает в себя это всё. И в этом и есть театр.

А это ваше видение, именно вы – автор такой необычно трактовки?

Вообще, мы отталкивались от Уильямса. Во-первых, он сам всегда писал, что основная проблема – это иллюзия реальности. Он сам в начале описывает, что эта пьеса – воспоминания Тома. Мало того, эта пьеса автобиографична, потому что у него у самого была сестра.  И, естественно, это перекличка с Лорой очень чёткая. И перекличка самого Теннесси Уильямса с Томом – тут всё тоже понятно. Естественно, каждый человек живёт в своём мире, как и Теннесси Уильямс. Естественно, у каждого мира есть свои законы. И эти миры не обязательно слышат друг друга, не обязательно пересекаются. От этого рождается решение. То есть театр – это язык, и каждый спектакль имеет своё собственное решение. Это безусловно. Но всё равно идёшь от автора, потому что он гениален. Потому что интересно раскрыть именно его. Без Теннесси Уильямса я вряд ли бы смогла сделать такое. Плюс, естественно, мы работали все вместе. Это классно, когда что-то придумывается, подхватывается актёрами, развивается. В этом – кайф работы

Кстати, когда у нас в утреннем шоу был Юра Сысоев, он сказал, что Вы – режиссёр, с которым очень приятно работать. Что такого в  Вашем методе работы необычного?

В методе у меня нет ничего необычного. Это всё старая школа, мой мастер – ученик Товстоногова. Я закончила ЛГИТМиК (Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства – прим. ред.). Всё, чему меня учили, я использую. Вот и всё. Это просто старая школа. При этом, конечно, если ты работаешь, то нужно влюбляться и в свою работу, и в своих артистов. Иначе ничего не получается.

А нужно ли при этом давать возможность актёрам самим какие-то решения предлагать?

Конечно.  А иначе как? Мы же не на разных сторонах баррикады. Иначе это была бы не работа, это был бы диктат. По большому счёту, это обязательный обмен. У меня есть своё видение. А с артистами мы должны говорить на одном языке. То есть, либо артист со мной согласен, либо нужно искать что-то, что будет дальше развивать ситуацию.

А есть капризные актёры у нас? Или те, которые не принимают современное видение?

Конечно, консерватизм есть всегда. И с этим бороться всегда трудно. Такие моменты, естественно, возникают. Тем более, здесь существует своеобразный культурный вакуум. У нас единственный драмтеатр, который не выезжал на гастроли куда-то далеко много лет. В Санкт-Петербурге сто с лишним театров. Естественно, там ходишь везде. А когда ты приезжаешь сюда и делаешь простые вещи, которые, в принципе, уже давным-давно в театре используются, здесь это воспринимается как авангард. Хотя это не авангард. Любой спектакль имеет решение, вот и всё. Я никого не раздеваю догола, не обматываю скотчем. Я не делаю форму ради формы. Я всегда иду по смыслу. Суть в том, что не всегда этот смысл принимается как то, что нормально.

А может быть, тагильские зрители тоже не способны спектакли с решением принять?

У нас прекрасный зритель. Я уже говорила об этом. И дело не в зрителе. Дело в том, что когда ты берёшься за работу, в ней есть тема, которая тебя волнует. Есть проблема, мир беременен этой проблемой, она жаждет разрешения. И эта проблема меня волнует. А все люди, в принципе, по существу, одинаковы. И ты пытаешься найти решение, ответ. И естественно, ест люди, у которых те же проблемы. Я думаю, если это цепляет меня, то это будет цеплять ещё кого-то.

А почему тогда с вашего спектакля «Сальто Морале» зал уходил?

Я думаю, потому что зритель обязательно должен быть подготовлен. Кто-то может смотреть Тарковского, а кто-то не сразу в него въезжает. Кто-то может смотреть Шванкмайера, а кто-то сразу встанет и уйдёт. А театр, как и кино, это тоже язык. Чтобы понимать этот язык, должна пройти не одна постановка. Зритель должен быть подготовленным. Есть более театральный зритель, а есть человек, который впервые пришёл в театр. По крайней мере, если зритель ушёл, это уже не плохо. Их там что-то возмутило, они встали и ушли. Значит, что-то зацепило. Но есть зритель, который готов ходить. Пусть таких людей будет мало. Но факт тот, что они есть. И это здорово.

Должен ли театр, в таком случае, воспитывать зрителя?

Обязательно. Не то что бы воспитывать, потому что воспитать его невозможно. Но должны быть удовлетворены любые вкусы. Не каждый хочет ходить всё время на Рэя Куни, потому что сейчас ест столько сериалов – пожалуйста, бери и смотри. Мне кажется, должен быть зритель, который хочет увидеть что-то другое в театре, найти что-то. Потому что иначе можно просто сесть, прочитать пьесу и получить кайф, гораздо больший, чем есть слушать просто читку с листа. Я могу прочитать и нафантазировать себе гораздо больше, чем я увижу.

А мы вот у Сысоева не успели спросить, а сколько зарабатывают актёры в драматическом театре? Эти люди по призванию туда приходят, или за деньгами?

Заработать на этом невозможно. Недавно только повысили зарплату, я не буду озвучивать сумму, но до сих пор артисты получали буквально… Это в принципе самая нищая профессия. Туда идут только по призванию, по-другому там не возможно, надо идти и зарабатывать деньги. У всех артистов есть подработки. Я не думаю, что это большие доходы, но  с утра до вечера артисты заняты тем, что нужно как-то выживать.

А режиссёр?

И режиссёр точно также. В театре я получаю не больше, чем артисты.

А у вас нет желания в качестве актёра выйти на площадку? И, вообще, режиссёр может ли в собственной постановке фигурировать в качестве актёра?

Все думают по-разному, но я считаю, что это недопустимо. Во-первых, себя ты со стороны не увидишь. Во-вторых, это всё-таки две разные профессии. Актёр ситуацию видит изнутри и развивает её изнутри. А режиссёр — он как патологоанатом, он видит ситуацию снаружи и должен связать все нити воедино. Я чтобы их связать, он должен быть снаружи. Изнутри это невозможно – ты будешь заниматься только своей ролью. Это действительно две абсолютно разные профессии, две разные лыжни.

А где вы черпаете своё необычное видение спектакля?

В моих приёмах ничего нового нет. Уже столько было сделано и Товстоноговым, и так далее. А режиссёр любимый у меня был и остаётся Эймунтас Някрошюс. Я считаю его гением нашего времени. Я его обожаю. Но я стараюсь не пользоваться его приёмами. Я очень люблю Мейерхольда. Но факт в том, что приёмы – они тоже не сами по себе. Приёмы рождаются от решения и от смысла. То есть, любая мизансцена рождается от смысла. Не просто так я вот хочу, чтобы у меня сейчас актёр разделся догола или взлетел. Всё по смыслу. Например, он влюблён и он взлетел. Здесь приём рождается от смысла.